Александр Комков

Болгарии

Глаза не смотрят в перспективу,
не видят ничего вокруг,
и вдруг становится пустынно,
свет гаснет, звуки тихнут вдруг.

Мир погружен в оцепененье.
Завороженный пустотой
блуждает взгляд, как в сновиденье,
как в сновиденье видит он.

Вначале смутно, словно в дымке:
среди скалистой синевы
гайдук играет на волынке,
волынке ветер вторит и

уносит звуки дальше, выше,
и с ними память, нет - душа
летит над реками, по крышам
бежит, соломою шурша.

Влетает в окна, рыщет, ищет.
Людским сердцам себя постичь,
богатым духом, духом нищим
дать радость хочет, бросить клич,

сбирая пары в хороводы,
и молодых, и стариков
своими ритмами уводит
за грань - в миры иных основ.

Так время более не властно
над человеком в этот миг.
И пляска смерти - жизни пляска.
Стон песни порождает крик.

Влетая в лес, теряясь в кронах
столетних елей, этот стон
благословляет корни оных,
благословляет ветви крон.

Даруя жизни радость жизни,
врачует, бередит сердца.
И, как малыш чуть-что капризный,
уходит вновь навек с крыльца.

И снова резкости во взгляде
не достает, как пелена,
туман глотает все, что сзади,
что спереди: сады, дома.

Исчезло все, что было явно,
исчезли звуки, горы, лес,
волынка, крыши, сено, равно
как тут же, впрочем, взгляд исчез.

Сидишь, знакомые обои,
на полках старые тома,
глазами ищешь те, о коих
ты вспомнил в том подобье сна.

Находишь фолиант меж старых,
покрытых пылью книг и вот,
открыв его, в желанных чарах
ты открываешь грезе вход.

И нет обоев, полок книжных,
нет перспективы, окон нет,
все ближе звук и запах ближе,
иного мира знаки, след.

Как будто пахнет крепким чаем -
нет, это ладаном кадят,
поют молитвы, замечает
твой взгляд какой-то новый взгляд.

Из гари свеч, сквозь чад курений,
вначале очертанья, позже лик
на храмовой стене среди молений
Марии образ медленно возник.

Лицом к лицу на расстоянье
не дальше метра от неё
душа ли, память ли, сознанье
сто смыслов видит, мыслей сто

в покорном образе Марии.
Она глядит то на тебя,
то в никуда, в миры иные,
в руках клубочек теребя.

Еще не родила, но ныне
уже оплакала дитя,
и взор ее - как глас в пустыне,
как в темноте одна свеча

пронзает дым, людей пронзает,
пронзает стены, своды, дверь,
с икон, и фресок, и мозаик
слетает крик ее, теперь

ты слышишь, что нельзя услышать.
Из глаз, раскрытых широко,
немой вопрос струится выше,
как будто тянется рукой.

Там, в небесах, подхвачен ветром,
он пронесется там же, где
волынки стон гуляет, где-то
они сольются и вдвойне

пронзительней их станет песня,
должно быть, память даст приют
и им двоим; как гром небесный,
пронзят, низвергнут, вознесут.